Имея дело с нашими трудными родственниками, нарушителями спокойствия, которые, кажется, портят большинство родословных, мой муж и я всегда пытались оградить наших детей от действий и агрессии, совершаемых этими ядовитыми членами семьи. Мы старались не обращать на них внимания и не обсуждать их перед нашими детьми.
Независимо от того, заслуживают ли они этого, мы не хотели ругать других взрослых в нашей семье и рисковать, чтобы повлиять на мнение наших детей о своих старших. Мы не хотели несправедливо искажать их восприятие определенных родственников, обманывая их своим собственным. Мы надеялись, что наши дети смогут наладить функциональные отношения с этими членами семьи, даже если мы не сможем.
Мы думали, что идем правильной дорогой, не вызывая плохого поведения, деструктивных тенденций и окружающих неприятных личностей наших разъедающих родственников. Подобные поступки казались сродни сплетням и, следовательно, плохим примером для наших детей. Это было наше лучшее размышление, пока друг не поделился своим негативным опытом и текущими последствиями, вытекающими из того, какое воспитание мы делали из лучших побуждений. Прислушиваясь к его рассказу, мы начали сомневаться, делаем ли мы лучшее для наших детей.
Мой друг вырос в непосредственной близости от нарциссического и оскорбительного члена большой семьи. Он боялся этого родственника и становился все более неловким в присутствии этого человека. Он усвоил большую часть того, что он наблюдал или подвергался, и думал, что он каким-то образом заслуживает того, чтобы его ругали или иным образом плохо обращались, потому что никто никогда не заступался за него и не говорил ему ничего другого. Он не мог понять, что поведение его родственника не имело к нему никакого отношения, а скорее было связано с его плохо приспособленной личностью, пока он не стал взрослым.
Сегодня мой друг имеет дело со скрытым разочарованием от других взрослых в его семье, включая его родителей, которые не объяснили ему, когда он был ребенком, что поведение их ядовитого родственника не было его ошибкой. Чтобы этот человек относился ко всем таким образом. Этот человек был зол. Нестабилен. И не желал обращаться за помощью или улучшением.
Мой друг очень хочет, чтобы другие взрослые в семье сравнялись с ним по поводу поведения этого человека. Некоторые честные отзывы о продолжающемся дисфункциональном поведении позволили бы моему другу развить более «толстую» кожу. Лучший способ принимать плачевное отношение токсичного члена семьи — стряхнуть это отношение.
Услышав о личном опыте моего друга, я стала сожалеть о своем типе воспитания. Теперь я хотела бы, чтобы мы могли повернуть время вспять и поговорить с нашими детьми о наших токсичных членах семьи и их вредном поведении в режиме реального времени. О том, как они наслаждались разжиганием драмы и страха в рядах. Как им было удобнее, когда другим было неудобно. То, что эти люди не делали и не говорили, не должно восприниматься лично.
Эти родственники были испорчены внутри и, к сожалению, не заинтересованы в исцелении от своих ран. Их личная боль была настолько сильной, что они не могли нести все это самостоятельно. Они постоянно набрасывались на других, пытаясь избавиться от своего горя.
Когда мои дети приблизились к зрелости, они начали осознавать токсичность, на которую я ссылалась, и пришли к своему отцу и ко мне с вопросами. Каждый раз, когда они обращались к нам, спрашивая отзывы или объяснения поведения, свидетелями которого они стали, мы всегда отвечали само собой разумеется и честно. Мы сказали им правду. Мы не сдерживались. Мы говорили, то что видели. Потому что они спросили.
И мы всегда были довольны тем, что не указывали на чужую токсичность нашим детям. Мы были уверены, что наше решение иметь дело с этими людьми вне пределов слышимости наших детей было правильным. Для нас это казалось зрелым, взрослым способом справиться с, казалось бы, вездесущим трудным родственником, которые усеивают семейный пейзаж.
Точка зрения моего друга заставляет меня задуматься, не оказали ли мы нашим детям медвежью услугу? Было бы лучше поговорить с нашими детьми, с точки зрения того, что они могут понять и переварить в своем возрасте, в то время как мы все являемся свидетелями того, как родственники ведут себя неэффективно? Было бы лучше поговорить с ними об их проблемных членах семьи так же, как мы говорили с ними об их приятелях или одноклассниках, которые действовали ненадлежащим образом?
Мы никогда не стеснялись объяснять недоброжелательность от других детей. Мы обращаемся ко всем видам плохого поведения со стороны своих сверстников, чтобы наши собственные дети понимали хорошее поведение против плохого. Поэтому они бы научились правильно обращаться с другими. Почему же тогда мы не хотели делать это в отношении разрушительного поведения, совершаемого другими взрослыми в нашей семье? Взрослые, которые оказывают более глубокое и продолжительное воздействие на наших детей.
Я думаю, что мы пытались дать этим взрослым шанс стать лучше. Мы старались не бросать их под автобус. Мы надеялись, что они в конечном итоге решат проблему своей токсичности и научатся лучше относиться к людям. Мы старались не говорить нашим детям, как думать, а скорее позволили им прийти к своим собственным выводам и чувствам относительно членов нашей семьи.
Рассмотрев личный опыт моего друга и оглянувшись на прошлое, которое он поведал, если бы мы снова и снова имели дело с нашими неблагополучными членами семьи от имени наших впечатлительных детей, я думаю, что мы просто могли бы иметь дело с ними совсем по-другому. Дети — отличные губки — они впитывают намного больше, чем мы понимаем. И хотя дети также устойчивы, токсичность, которую они впитывают, может сохраняться и причинять вред.
Я думаю, что более чем приемлемо вызывать токсическое поведение родственников по отношению к нашим детям. Чтобы использовать время, которое мы чувствуем себя обязанными обсудить их как ценные моменты обучения, предназначенные для защиты их сердец. И чтобы помочь им научиться быть той переменой, которую мы все хотим видеть — в наших семьях и за ее пределами.