Шантаж прощением

«Мамочка, прости меня!» — рыдает стоящая рядом со мной пятилетняя дочь. А я стискиваю зубы и понимаю, что сейчас отшлепаю ее. С трудом сдерживаю себя, прошу: «Лиз, пожалуйста, уйди, я сейчас не могу тебя простить!» Меня просто трясет от гнева — только что эта девочка валялась на полу, била руками и ногами и методично орала: «Машка — дура! Она сломала мою игрушку!». Тридцать минут. Или час? А может, вечность?

В углу тихо всхлипывает Маша, которая уже сто раз тоже попросила прощения и у Лизы, и у меня. Но это не помогало. Дикие вопли рыдающей Лизы разносились, наверное, по всему подъезду. Она разбудила годовалую сестренку. Расшвыряла все, что попалось под руку. И тут я выхожу из себя. Мое терпение, далеко не ангельское, лопается с треском: это я швыряю в раковину ложки со стола. Лиза приоткрывает один залитый слезами глаз и следит исподтишка. После того, как я рывком поднимаю ее с пола и придаю шлепком нужное направление, Лиза меняет тему плача. Теперь эти стенания идут под лозунгом: «Прости меня, мамочка! Ты не можешь меня не простить, это грех!»

А я не могу простить! Потому что все еще кипит внутри. И потому, что я понимаю, что сейчас она не просит прощения. Она меня шантажирует им. Она хочет, чтобы все стало хорошо, чтобы я перестала злиться, чтобы мир вернулся в свое привычное состояние. И только поэтому ей нужно услышать от меня заветные слова: «Ладно, я тебя прощаю, все хорошо!»

Надо сказать, что чаще всего она вырывала у меня эти слова. И настолько потом привыкла к тому, что слова «прости меня» нужны для того, чтобы «все стало хорошо», что стала говорить их по поводу и без. Она говорила их раз сто на дню — на всякий случай. Если кто-то получил двойку, она говорила «прости меня». Если кто-то рядом упал, она тоже говорила «прости меня», хотя была совсем ни при чем. Она говорила эти слова, когда разбивалась кружка, когда у меня болела голова, когда ее предавали друзья. Она обижалась на них, понимала их неправоту, но просила прощения. И это не имело никакого отношения к смирению, о котором так любят долдонить все, кому не лень. Эти слова превратились у Лизы в магическую формулу.

«Вдруг, если я не попрошу прощения, случится что-нибудь плохое?» И нам пришлось бороться со словами «прости меня».

«За что?» — спрашивала я и требовала ответа. Ответ должен был быть предельно четким и конкретным. Потому что просить прощения в общем или на всякий случай легче, чем за действительно что-то конкретное, за какой-то проступок, за настоящую вину. Потому что самой просьбе о прощении должен предшествовать труд души, осознание своей неправоты, своего промаха, ошибки. Именно поэтому чаще всего по-настоящему трудно просить прощения сразу, в запале.

Настоящее прощение приходит и после какого-то переживания своей обиды: «Вот, меня тут обидели, не поняли, мне тут не то сказали, я самый несчастный в мире человек». А такой ли ты несчастный? А не ты ли обидел? А во всем ли ты был прав? Время дает возможность понять и увидеть себя со стороны. Иногда достаточно и часа, а иногда многих лет, чтобы попросить прощения искренне, по-настоящему.

Но в этой истории про девочку Лизу есть еще одна сторона — шантаж прощением. Когда тебя припирают к стенке «правильными словами» и требуют прощения, к которому ты не готов. Но ведь ты должен простить! Как тут быть?

С одной стороны, никогда не стоит идти на поводу у шантажиста, пусть даже пятилетнего, и поощрять шантаж. С другой, тоже ведь хочется, чтобы все стало хорошо, чтобы все перестали рыдать, а твое «непрощение» лишь провоцирует дальнейшие рыдания. И думать толком в такой горячей ситуации тоже не получается.

Сейчас, когда прошло уже лет десять, а то и больше, когда Лиза стала большая и чудесно-внимательная, когда можно обо всем поговорить, я могу спокойно рассуждать о том, что было. Да, наверное, надо было сказать «прощаю», просто чтобы успокоить детей. А потом, когда они придут в нормальное состояние, поговорить с ними. Обсудить ситуацию, разложить по полочкам.

Чаще всего до этого не доходило, просто потому, что детей много, мама одна, сил мало, каждый день новый сюрприз: то забит целым рулоном бумаги новый унитаз, то выломан косяк двери (как?! ведь в доме одни маленькие девочки!!!), то очередная ссора и ночная драка из-за острого вопроса, чей мозг — Машин или Лизин — лучше.

Наверное, надо было действительно напирать не на то, что христианин должен, ну просто-таки обязан, всех прощать, а на то, что человек учится прощать всю жизнь, что простить — трудно, иногда почти невозможно, что попросить прощения — это не то же самое, что попросить мороженку. И что не надо просить прощения на всякий случай и просто так, чтобы только задобрить того, от кого ты зависишь.

Но как бы то ни было, нам удалось это понять и осознать, пусть не сразу. Постепенно я научилась меньше злиться на Лизу из-за ее истерик. Например, после того, как однажды во время дикого рева на полу кухни Лиза, глядя, как я наливаю суп в тарелки, внезапно оборвала дикий визг и четко произнесла «мне поменьше», я, вместо того, чтобы разозлиться, рассмеялась.

Лиза тоже росла и умнела. И вдруг оказалось, что вот эти вот жуткие крики и вредности ушли вместе с детским лепетом и молочными зубками. И теперь мы можем спокойно говорить о прощении, мы учимся прощать друг друга, мы оказались единомышленниками.

И это то, что радует и удивляет меня всегда: оказывается, дети не всегда кричат и скандалят. Нет, они вырастают, они понимают тебя, сидят рядом и смеются, когда ты рассказываешь о том, как иногда они себя вели, и говорят: «Хорошо, что мы есть друг у друга».

Источник