Для этого я опасливо кралась в прихожую, к телефону, и набирала цифры, указанные в бабушкиной записной книжке, напротив маминого имени: «Нина, Москва, домашний».
Мій вказівний пальчик пірнав в потрібні кружечки цифр, і накручував телефонний диск.
— Алло!!! Алло!! — разрывал нытье гудков мамин встревоженный голос.
Там, у Москві, вона чула короткі трелі міжміського дзвінка і розуміла, що щось трапилося.
Бабуся і дідусь, растившие мене в приморському місті, ніколи не дзвонили просто так. Ніколи.
Так договорились изначально, потому что любой звонок — это деньги, лишних денег ни у кого нет, поэтому, если никто не звонит, значит, все в порядке.
Мама хапала слухавку в паніці:
— Алло!
— Когда ты меня заберешь? — спрашивала я.
— Все в порядке? — спрашивала мама.
— Когда ты меня заберешь? — спрашивала я.
— Где бабушка? Дедушка? — спрашивала мама.
— Когда ты меня заберешь? — спрашивала я.
— Разве тебе плохо с бабушкой и дедушкой? — спрашивала мама.
Я всегда недоумевала: почему взрослые всегда отвечают не на тот вопрос, который им задают, и чаще всего отвечают вопросами. Ведь на мой вопрос «когда?» ответ должен быть совсем другим. Например, «скоро» или «завтра», или «через неделю». Мама так никогда не отвечала. Никогда.
Мене постійно карали за ці дзвінки. Ставили в кут.
«Ишь ты, миллионерша, — злилась бабушка на меня и добавляла, обращаясь к дедушке. — Ну сделай что-нибудь!»
Дідусь робив що-небудь, але це було марно. Він ховав від мене записну книжку, але номер я знала напам'ять, він вимикав телефонний шнур з розетки, але я швидко знайшла, як включити його назад, він поставив телефон на високу полицю для шапок, але я навчилася залазити туди, вибудувавши сходи банкетки і табуретки, одного разу він просто сховав від мене телефон. А я пішла і подзвонила мамі від сусідки тітки Наді.
— Когда ты меня заберешь? — спросила я у мамы.
А мама раптом заплакала і сказала:
— Сил моих больше нет… Заберу на неделе… В сад пойдешь здесь…
Вечером был скандал.
Бабушка пила валокордин, дедушка смотрел новости на пределе громкости, я стояла в углу.
— Довела мать! Довела! — кричала бабушка в мою сторону, перекрикивая голос диктора из телевизора. — Будешь ходить теперь с детский сад, как сирота!!! Вот посмотришь!!
Всі мої друзі у дворі ходили в дитячий сад, і ніхто з них не був сиротою. Я не розуміла, чому мене завжди лякали дитячим садом і закликали радіти, що я живу з бабусею і дідусем і сад не ходжу.
У саду багато дітей та іграшок, ніхто звідти не повертається нещасним.
Через неделю за мной из Москвы прилетела мама. Она выглядела растерянной. Сказала непонятное мне слово — «дожала». Я не поняла, хорошее это слово или плохое, я была в дымке счастья.
Я відлітала до мами і тата. Туди, до Москви. Я буду ходити там в дитячий садок, а увечері мама мене забирати і годувати ковбасою і зеленим горошком. Я таке бачила в кіно. А потім мама буде вкривати мене ковдрою і розповідати казку на ніч.
Мне не нужны ни сосиски, ни сказки, ни горошек, ни одеялки — мне нужна мама и больше никто.
В ночь перед отлетом у бабушки случилась истерика. Я слышала, как она била на кухне посуду, кричала «ЗАЧЕЕЕЕМ???» и «КАК МЫ БЕЗ НЕЕ??? КААААК??? Я ЖЕ ЕЕ ВЫНЯНЧИЛААА!!! С РОЖДЕНИЯ!!!», а дедушка и мама ловили бабушкины руки и успокаивали.
— Успокойся! Успокойся! Никто не умер!!! — кричал дедушка. И это его «Успокойся!» было худшим успокоительным в мире.
— Мы попробуем, мы просто попробуем, может, ей не понравится в саду, — бормотала мама.
Я дивилася в стелю і думала про те, що якщо мені не сподобається в саду, про це ніхто не дізнається. Я хочу жити з мамою. Хочу і буду.
Ми з мамою відлетіли до Москви в серпні 1987 року.
У вересні я пішла в московський дитячий сад біля будинку. Мені було майже шість (у листопаді день народження), я пішла в підготовчу групу.
Моя первая воспитательница отличалась строгостью, которая превращалась в грубость в отсутствии родителей. В группе было 26 детей, я пришла 27-ой, чем вызвала возмущение воспитателя. Мол, и так перебор, а тут пихают и пихают.
Ми, діти, всі її боялися. Вранці багато плакали, висли на батьках. Батьки силою віддирали від себе дитячі долоньки.
Я никогда не плакала, даже когда очень хотелось. Я понимала, что на кону — жизнь с мамой и ее поцелуй перед сном.
Каждый вечер мама звонила бабушке и заставляла меня поговорить с ней. По факту я слушала, как бабушка плачет в трубку. Из-за меня. Я слушала, как бабушка всхрипывает в трубку и смотрела на маму в поисках сочувствия. Но мама качала головой, всем своим видом показывая, что эту кашу заварила я.
Вместо одеяла меня накрывали ответственностью, вместо сказки рассказывали о том, что надо ценить родных и близких. Вероятно, подразумевалось, что я — не ценю.
В саду було болісно. Я не вміла грати з іншими дітьми, вміла тільки займатися, як з бабусею. На заняттях я була вискочкою, завжди тягнула руку.
— Какое это животное? — спрашивал воспитательница,, показывая группе картинку лося.
— Олень?
— Коза?
— Носорог?
Діти не знали, а я знала.
— Лось! — отвечала я.
Воспитательница кивала, но поджимала губы. Словно была не рада. Она не могла мне простить, что я — двадцать седьмая.
На обед был суп. В супе плавал вареный лук. Я ненавижу лук. Бабушка очень вкусно готовила всегда, и знала мою нелюбовь к луку. А тут, в саду, всем плевать, что я люблю и не люблю.
Я акуратно випивала бульйон , сцеживая його в ложку по краях, а рідину залишала в тарілці.
Вихователька зачерпували ложку рідини, зверху розпластався цибулю.
— Открывай рот, — говорила она.
Я важко дихала, благально дивилася на неї, хитала головою. Тільки не це.
— Открывай!
— Я наелась.
— ОТКРЫВАЙ!!! Я КОМУ СКАЗАЛА?!!
Я покірно відкривала рота, і мені туди заливали ненависну цибульну рідину, і задраивали рот слюнявчиком.
— Жуй. Жуй. ЖУЙ, Я СКАЗАЛА!!!
Я жевала, преодолевая рвотный рефлекс. Проглатывала.
Потом меня отчаянно рвало в группе…
Вихователька дзвонила мамі.
— Не надо, не надо маме, — умоляла я.- Я больше так не буду. Не надо дергать ее с работы…
— Надо!
Мама приходила дерганная, забирала мене рвучко, нервово.
— Ты не выглядишь больной, — говорила она мне. И я чувствовала свою вину, что я — не больна.
Мне хотелось рассказать про лук, и про злую воспитательницу, и про все, но в пять лет слова «несправедливость» еще не было в моем лексиконе. Я не могла сформулировать свои мысли, и просто плакала, тихо поскуливая.
— Хватит реветь, — злилась мама.
Я с собой в сад брала любимую игрушку — деревянного клоуна. Мне его подарил папа. В группу со своими игрушками было нельзя, приходилось оставлять клоуна в шкафчике. Однажды я взяла его с собой на прогулку.
— Нельзя брать с собой игрушки на улицу! — грозно сказала воспитательница.
— Я не знала, я думала, в группу нельзя, — пролепетала я, и попыталась запихнуть клоуна в карман курточки. Но промахнулась. Клоун упал в лужу. Я его подняла, снова попыталась спрятать в карман, а он снова выпал.
Воспитательница подняла моего клоуна и… снова бросила в лужу.
Я нахилилася, підняла, вона вихопила його і знову кинула. Я знову підняла. Вона знову вихопила і знову кинула.
Я не зрозуміла цієї гри. Мені хотілося плакати. Навколо стояли діти з нашої групи. Хуліган Петька сміявся. А тихоня Антон плакав. Всі діти різні.
Мій клоун лежав у калюжі. Я не розуміла, навіщо піднімати його, якщо його знову кинуть.
— Руки-крюки, — сказала мне воспитательница, наклонилась и забрала моего клоуна. Сказала, что пожалуется маме на мое поведение и отдаст игрушку только маме.
— Я не знала, что нельзя,- крикнула я, чуть не плача, в спину воспитательницы. — Я больше так не буду.
Увечері мама віддала мені клоуна і втомлено запитала:
— Почему я каждый вечер должна выслушивать жалобы на тебя? Неужели так сложно просто слушаться воспитателя?
Я не знала, як відповісти. Відповідь виходив якийсь дуже довгий, я не могла його сформулювати.
— Я больше так не буду, — сказала я, привычно растворяясь в чувстве вины.
— Меня уволят с работы. Мне постоянно жалуются на тебя, звонят из сада. Мне приходится отпрашиваться. Меня уволят, Оля, и нам нечего будет есть.
Я мовчу. Я зовсім не знаю, що говорити.
Мне казалось, что жить с мамой — это счастье, но пока это совсем не выглядело счастьем. Даже наоборот.
Никаких сказок, горошков, одеялок.
Только рвота, злость и клоуны в лужах…
Під час тихої години в саду належало спати або лежати з закритими очима. Я слухняно лежала, не спала.
Рядом со мной на своей кровати лежал хулиган и задира Петька, который все время подкалывал другого моего соседа — тихоню Антошку.
Антошка спал со специальной пеленкой, у него не получалось контролировать свою физиологию. Это было неизменным поводом для шуток Петьки. Вот и в тот день он довел Антошку до слез, потому что, дождавшись, когда воспитатель выйдет, на всю группу громко прошептал: «Антошка — коричневые трусы!! Антошка — какашка». Другие дети смеялись. Антошка лежал рядом и горько плакал. И я плакала от обиды за него.
— Хватит!!! Хватит!!! Хватит!!! — не выдержала я, крикнула в Петьку зло, что есть силы.
Мій голос пролунав у повній тиші, відскочив від стін.
— САВЕЛЬЕВА, ВСТАТЬ!
Вихователька нависла наді мною величезною скелею. Я сповзла з ліжка. Вона схопила мене за плече і поволокла на вихід. Завела в туалет і поставила в кут.
— Постой и подумай о том, как орать в тихий час на всю группу!! А я пойду матери позвоню…
— Не надо, — заплакала я. — Пожалуйста, не надо… Пожалуйста, я больше так не буду, никогда не буду, не звоните маме…
— Я ушла звонить, — сказала она и вышла из туалета.
Я стояла в углу, босиком на холодном полу, в клечатой, сшитой мне бабушкой, пижамке и горько плакала…
Мама забрала меня пораньше. Ничего не сказала, смотрела с осуждением. Это было самое страшное — молчаливое осуждение. Отчуждение.
Я в тот день легла спать пораньше, потому что настроения играть не было никакого. К полуночи выяснилось, что я вся горю. Вызвали врача. Ангина. Маме пришлось взять больничный по уходу за ребенком.
Через тиждень, коли я трохи поправилася, мама покликала мене обідати. Вона приготувала смачні котлети й пюре. І навіть торт купила, здається, не пам'ятаю.
Я поела и сказала: «спасибо!»
Как здорово жить с мамой!
И тут вдруг… мама стала метаться по кухне, сжимать волосы кулаками. Потом села напротив меня и сказала: «Ты должна меня понять. Так всем будет лучше. Я взяла билет… Обратно. Тебе не придется ходить в сад. Ты полетишь к любимым бабушке и дедушке. А уже потом, когда в школу… Тут осталось-то…»
Я не смотрела на маму. Смотрела на клоуна. Он был чумазый, с обломанной ногой, но все равно улыбался… Несломленный клоун.
Через два дня я вернулась к бабушке и дедушке. Мама пояснила им, что я совсем несадовский ребенок, и саботировала походы в сад. Каждый день устраивала скандалы.
— Надо же, какой характер, — удивился дедушка. — А на первый взгляд тихоня…
— Сама не знает чего хочет, — ворчала бабушка. — Вот посмотрела, что такое сад, хоть будет ценить теперь…
— Ну ничего, в школу тогда уж заберу, а пока годик пусть… — говорит мама.
У неї нічний зворотний рейс.
На дворе — октябрь. Ветренный, нервный, злой. Как же мама долетит в такую погоду в свою Москву? Мне хочется ее проводить, но я проваливаюсь в сон.
Мне снится вареный лук.
Я просыпаюсь и меня тошнит.
Бабушка , спотыкаясь спросонья, несет на мой зов тазик, и воды, и компресс…
— А мама улетела? — спрашиваю я и меня так отчаянно выворачивает, что бабушка напуганно распахивает форточку, хотя обычно боится сквозняков.
А потом, когда меня уже не рвет, а из меня уже идет только вода, бабушка гладит меня по волосам, прижимая к себе, а я плачу, какими-то совсем глупыми детскими слезами, которые не могу сформулировать.
— Ну не плачь, ну всё, сейчас станет полегче, — говорит бабушка и, кивая на тазик, велит дедушке. — Вынеси…
Вони обидва чергують біля мого ліжечка, гладять, накривають ковдрою, заспокоюють. Вони мене дуже люблять.
І я їх люблю. І маму люблю.
Я тільки варену цибулю не люблю. І коли кривдять.
І я согреваюсь в їх руках і кажу їм, схвильованим:
— Не бойся, бабушка, я не заболела. Не бойся, дедушка, я больше не буду звонить маме в Москву…
Я більше і не дзвонила. Адже нічого не сталося. І навіть коли мама забула забрати мене через рік, щоб я пішла в школу у Москві, я теж не дзвонила. Нічого ж не сталося. Нічого. Забереш коли зможеш. Як-небудь потім.
Мама дзвонила сама. Дізнатися, як справи. І я бігла на коротку переривчасту міжміського дзвінка трель і хапала слухавку.
Алло! Алло! У мене все відмінно, мам!
Я твой маленький несломленный клоун….
Автор — Ольга Савельєва