В пятиместную палату поступила роженица Елена, которая громко кричала на все предродовое отделение. Это ее я слышала сразу после поступления. Я прибыла на машине скорой помощи и меня осмотрела врач. Предположив, что налицо предвестники и что я рожу только через две недели, мне сказали отдохнуть.
Под крики Лены в венах стыла кровь и заснуть было невозможно. Еще злил тот факт, что ощущения у меня тоже были не из приятных, но я же почему-то молчала.
Будучи беременной, я спрашивала у знакомых как это рожать. Больно ли? Все единогласно подтвердили, что, конечно же, больно, но терпимо. Бабушка рассказывала, что раньше вообще рожали прямо в поле, а после — продолжали работать. В общем, главное держать себя в руках и не биться в истерике при каждой схватке.
Крики Лены, видимо, так подействовали на мою психику, что схватки резко усилились. Но вдруг крики прекратились, а затем раздался приятный уху детский плач и голос акушерки:»Хороший мальчик!».
В отделении наступила действительно пугающая тишина. Днем ходила от стенки к стенке, думала, станет легче. Ночью очень хотелось пить. Находясь в полном одиночестве в палате, решила выйти в коридор. И там никого! Открыла какую-то дверь. От туда потянуло холодом и в глаза резко ударил ослепительно белый свет. Сразу понятно — операционная. В конце коридора виделась спящая на топчане медсестра, которая раздражительно что-то мне крикнула про врача, которого я могу разбудить, а ему с утра аборты делать!
Внутри все сжалось и напряглось. У меня отошли воды. Врач, разбуженная медсестрой, не стеснялась в выражениях. Когда это все закончилось, я поняла, я родила дочку!
Меня привезли в палату, там мы встретились с Леной. Девушка потрясающей внешности со свежим взглядом и тугим пышным хвостом черных волос. Я даже позавидовала такой естественной красоте. Чуть позже привезли Марину, мы думали, что она «дама в возрасте», а ей еще не было двадцати. Медсестра принесла Марине передачу от мужа, в которой по традиции лежала записку от мужа. Он сожалел о том, что не мог находиться в такой трудный момент рядом с женой и поддерживать ее своими поцелуями. Лена ей открыто завидовала, ведь кроме свекрови передачи ей никто не приносил. Ее муж вообще ни разу не появился.
А я все не могла понять, как тут можно хотеть кого-то целовать. Ведь животы, обвисающие после родов, соски в трещинах и мамочки, которые больше похожи на тени бесшумно передвигающиеся по коридорам — не самая радужная картина. Но все это было неважно, ведь ценилось то, насколько здорового ребенка ты родишь.
Ребенок нашей четвертой соседки весил пять килограмм. Это, в принципе, было естественно потому, что сама она весила почти центнер. Ее звали Машей. Будучи беременной ее все уговаривали начать питаться правильно, сесть на диету и вообще считали такой вес патологией. Но Маша упорно отказывалась, ведь она просто не могла вести голодный образ жизни.
Это было все вполне естественно. Ведь все то время что она находилась в палате, она то и дело звонила родственникам и знакомым и просила привести тонны эклеров. А потом недовольным тонном заявляла, что это все не то, ведь оно было без крема! Она заказывала все, начиная от батонов колбасы, заканчивая пампушками с чесноком. Маша была, наверное, самым добрым человеком в нашей палате, она все время предлагала нам перекусить и попить с ней чай.
Атмосфера в палате была действительно потрясающей. Мы то и дело шутили и по-доброму подсмеивались друг над другом. Но это было до момента, пока в палату не поселили Олю. Отойдя от наркоза она ни с кем не общалась, всем своим видом показывая, что совсем не желает этого делать. У нас закрадывалась мысль то ли больная, то ли ребенку не рада, а может и вообще от ребенка отказалась. С подобными мыслями она вызывала у нас только презрение.
На следующий день пришла врач-педиатр. Сообщив всем мамочкам, что с нашими малышами все хорошо, она подошла к Оле и склонившись над ней сказала:»Ваш малыш вряд-ли выживет». Мы находились в оцепенении.
Оле было чуть больше тридцати пяти и это была ее первая беременность, которую она так ждала! Мне действительно было ее жаль и я нашла пару слов, чтобы хоть как-то ее поддержать.»Все образуется!» — сказала я, погладив ее по плечу. Дернув плечом она как бы откинула всю эту жалость. Лена сказала, что не стоит ей вообще что-либо говорить, ведь если умрет ее ребенок уже ничего не образуется.
Она тихо плакала в подушку. Все время. Марина больше не читала вслух записок от мужа, а только шепотом спрашивала у нас есть ли у нее муж, а если и нет, то как она собралась растить ребенка одна.
Маша все время пыталась накормить Олю. Она каждый день выкладывала на тумбочку Оли что-то из своих съестных припасов. Оля ни к чему так и не притронулась. Самым поистине сложным были часы кормления. Когда нам приносили малышей, Оля накрывалась с головой одеялом. Вскоре ее куда-то перевели.
Настал день выписки. Мы приехали домой и все время перезванивались с Леной. Стали с ней лучшими подругами. Ее муж, который ни разу не появился в роддоме, стал трепетным и заботливым отцом. У Маши в отношениях начался кризис, муж все время ревновал ее к ребенку, она решилась сесть на диету. Дети росли, а мы делились опытом воспитания.
Ожидая со своей полугодовалой дочерью нашей очереди в поликлинике нас окликнула молодая ухоженная женщина:»Ты что не узнала меня? Я Оля, мы лежали в одной палате!» Как девушка, которая лежала все время уткнувшись в подушку могла меня запомнить?
Оля держала мальчика — хорошенького, улыбчивого, с ямочками на щеках. Правда, зрительно он был все-таки меньше моей дочки.
«Ой!» — сказала я и замолчала. Неужели это тот полуторакилограммовый малыш, жизнь котороговисела на волоске? Красавец какой! «Да, вот мы какие! — гордо приподняла сына Оля. — Выросли! Хотя, конечно, два месяца из больниц не вылезали, жутко вспомнить».
Наши дети в честь знакомства потрогали друг друга ручками и дружно засмеялись. И мы засмеялись тоже